С тех пор, как идея представительства стала подчинена демократии и институционализирована посредством представительских органов, она служит своего рода ремнем передачи между обществом и властью. Обосновывая, притом, почему те, кем управляют, могут доверить власть избранным собою политикам, оставаясь номинальным сувереном. Таким представительством власть Путина, разумеется, не является. Однако, со времен средневековья репрезентация функционирует также в ослабленном смысле как идея, легитимизирующая осуществление власти, не исходящей из воли тех, кем правят, но ими признаваемой. И таким именно характером обладает власть Путина. Ибо репрезентацию следует понимать как определенного рода претензию выступать от чьего-либо имени; если она будет удовлетворена, то власть суть репрезентация, если нет – узурпация.
Меандры узаконивания
Власть Путина не соответствует основополагающим условиям, возложенным на представительную власть, но все же, как показывают независимые исследования общественного мнения, является такой властью, которую признают, а значит она легитимизирована. И это, увы, можно понять ссылаясь на идею репрезентации.
Во-первых, хоть она и не является властью, ответственной перед теми, кем управляет, она, однако, проявляет себя как власть ответственная за тех, кем управляет. А власть ответственная за тех, кем управляет, с легкостью предпримет шаги, на которые власть, ответственная перед теми, кем управляет, решится лишь в самую последнюю очередь. Можно ли вообразить себе в России аферу типа Гуантанамо: Путина, оправдывающегося перед защитниками прав человека из-за способа обхождения с – вымышленными и реальными – врагами своей страны, например с подозреваемыми в терроризме чеченцами?
Во-вторых, хотя выборы фальсифицируются и состав представительных органов не отражает социальную разнородность, власть Путина видится россиянам как сила, объединяющая все общество, без которой оно наверняка бы распалось. Разве не такой опыт они помнят со времен президентства Бориса Ельцина? Демократия у них ассоциируется с хаосом. То есть они, вероятно, разделяют взгляды Томаса Гоббса – английского философа, жившего во времена английской гражданской войны в середине XVII в. – без сильной власти вообще нет никакого общества, это власть его создает и предотвращает его разложение. Идеи Гоббса, несмотря на то, что сегодня он наиболее цитируемый в своей стране политический философ, никогда не были в Англии осуществлены. Неужто лишь в Путине Гоббс нашел исполнителя своего проекта? Ведь английский мыслитель институты, противящиеся всемогуществу власти и напоминающие современные корпорации или неправительственные организации, называл червями в здоровом теле республики! Путин, вне всякого сомнения, подписался бы под этим взглядом.
Можно ли вообразить себе в России аферу типа Гуантанамо: Путина, оправдывающегося перед защитниками прав человека из-за способа обхождения с вымышленными и реальными врагами своей страны?
В-третьих, в конце концов, россияне в той же степени ожидают от власти осуществления своих материальных интересов, что и воплощения исторической миссии русского народа – стихии, выходящей за пределы Российской Федерации. Таким образом, власть Путина обладает определенным метафизическим элементом, который отсутствует в модели Гоббса. Наверняка многим так называемым простым россиянам живется сейчас несколько лучше, чем при Ельцине – хотя наверняка лучше всех живется тем, кто уехал за границу, опасаясь конфискации имущества. Но тем, кто остался, Путин вернул уважение к себе. На вопрос, при каких условиях нас уважают за границей, более 80 процентов россиян отвечает: когда нас боятся! А ведь внушать страх может только сильная Россия. То есть, Путин доказал, что может представлять Россию единую, вечную и непобедимую. Путин – это Россия, Россия – это Путин, враги Путина – это враги России.
Управление страхом
Если мы посмотрим на Путина с этой перспективы, то вызывать удивление может даже то, что он вообще терпит оппозицию. А ведь терпит – не только концессионную, но и подлинную. И это не из-за чувствительности общественного мнения и уважения к демократическим ценностям
Российский президент не сеет террор как тоталитарный деспот, он прибегает к насилию обдуманно и сдержанно. Массово использует пропаганду, чтобы массово не прибегать к насилию. Не применяет насилия против всего общества, но лишь против избранных собой врагов. Говоря языком Макиавелли, свою власть строит на любви и страхе – пытается завоевать любовь одних и вызвать страх у других. Можно даже сказать, что одни потому его любят, что другие боятся.
Россияне в той же степени ожидают от власти осуществления своих материальных интересов, что и воплощения исторической миссии русского народа – стихии, выходящей за пределы Российской Федерации.
Таким образом, Путин создал систему, которая сочетает фасадные представительные организации с подлинной репрезентацией. Самый интересный вопрос, который тут можно поставить, следовательно, такой: зачем он сохраняет эти институты? В литературе мы найдем два ответа на этот вопрос. Первый в духе Франсуа де Ларошфуко, утверждающий, что причиной именно такой политической стратегии обычно бывает лицемерие, то есть «дань, которую порок платит целомудрию». Второй, более извращенный ответ на этот вопрос звучит следующим образом: Путин сохраняет институты, якобы ограничивающие его власть, чтобы доказать, что его власть является… неограниченной, ибо даже самым важным контролирующим институтам она не подчиняется.
Не знаю, какое из этих толкований верно: возможно, оба, возможно, ни одно из них. Однако, мне кажется, что эти фасадные институты важнее, чем обычно считается и что их сохранение это, возможно, единственное, за что россияне будут когда-нибудь Путину благодарны. В 2008 году, перед самым окончанием второго президентского срока Путина, Варшаву посетил Глеб Павловский, тогда главный политический советник президента. Когда его спросили, к кому в России перейдет власть после Путина, Павловский не задумываясь ответил: «Как это к кому? К Путину».
На сегодня прогнозы Павловского подтверждаются, но через какое-то время этот вопрос вновь станет актуальным и потребует серьезного ответа! Будут ли для поиска данного ответа полезными сегодня фасадные в России институты представительной демократии? До февраля 1989 г. никто в Польше серьезно не воспринимал институт парламента. Он обрел значение лишь когда в результате переговоров за Круглым столом и после июньских выборов в его сосав вошла оппозиция из «Солидарности». До августа 1989 г. никто в Польше серьезно не воспринимал партий-спутников Польской объединенной рабочей партии (PZPR), однако это именно они вместе с Гражданским парламентским клубом создали правящую коалицию, которую возглавил Тадеуш Мазовецкий. Знаю, что от истории нельзя требовать повторения, но может когда-нибудь она хотя бы улыбнется.